ДАМА В ЗЕЛЁНОМ. БЕЗУМИЕ Она бежит, вперёд и вперёд, без остановки. Так, судорожными скачками, несётся скотина, которую гонят на бойню. Рот нем. В глазах черно. Идти шагом слишком далеко, не хватит духу выдержать.
Вот ты и с нами, Зоефь… Животных подстёгивают ударами бича, не давая свернуть. Её пришпоривает страх, вцепившийся сзади в пышный стоячий воротник. Отпусти! Я задыхаюсь! Что-то врезается в горло…
Да смилуется Господь над вашей душой… Она бы попыталась произнести молитву. Если бы помнила слова, отвергнутые в юности ради других, казавшихся всесильными. На церковных службах ей всегда приходилось изображать одну из овец покорного стада, беззвучно шевеля губами. Аминь.
Ты смотришь на меня так, будто до сих пор не разлюбил… Споткнувшись на ровном месте, она падает, рассадив в кровь колено. Отирает капли, подрагивающие, как живые, смотрит на них, облизывает, палец за пальцем. И, подобрав зелёный подол, чтобы не стеснять ноги, прихрамывая, устремляется навстречу неизбежности. Не вспоминая более о химерах любви, сострадания, милосердия. С последней мыслью колотящей в висок.
Быстрее… БЫСТРЕЕ…
ДАМА В АЛОМ. БЕЗНАДЁЖНОСТЬ Белая дорога, гладкая, словно лента, утрамбована миллиардами прошедших по ней. Временами она присаживается прямо наземь, хотя усталости не ощущает, потом продолжает двигаться в прежнем направлении. Хождение и передышки чередуются между собой много часов, а может и дней.
Сбилась со счёта. Вокруг ни тепла, ни холода, ни тьмы, ни света. Только бело под ногами и серо над головой, однако здешняя серость ничего общего не имеет с пасмурной погодой. Так же как царящая тишина не поддаётся привычным определениям «мёртвая», «гробовая». Тут просто не существует чего-то иного.
Безмолвие, безвременье. Фамилия, которую она за двадцать пять лет привыкла считать своей, означала «воин». Не тело обессилело – душу измотало в затяжной войне, предшествовавшей попаданию сюда. Остаться бы на бескрайнем пути навеки. Обретя покой, освободившись от всего. Но ей не позволят. Поэтому она снова садится на то, что условно можно назвать обочиной, заворачивается плотнее в накидку и смотрит назад, где сейчас ещё видно столько же, сколько впереди.
Пока на стыке серого с белым не проступит разделительной полосой зарево – алое, как её одежды.
ДАМА В ЧЁРНОМ. ОТЧАЯНИЕ Сначала она идёт по этой пустынной дороге, высоко подняв голову, достоверно зная, что ждёт в конце, и намереваясь преодолеть путь с достоинством подобающим её туалету – непременные туфли на высоком каблуке, шуршащий антрацитовый шёлк платья.
Куда, не имеет значения. Важно, как. Однако, чем дальше, тем тревожнее взгляд. Шаги замедляются, она
озирается по сторонам в поисках кого-то, кто ответил бы ей…
Долго ещё? И что, в действительности, я найду там, когда доберусь? Но пусто кругом. Блёкло, голо, невыносимо уныло. И вот уже к шороху длинной почти метущей землю юбки присоединяются надсадные звуки,
вырывающиеся из груди помимо желания.
Ты здесь не для того, чтобы хотеть. Пальцы безвольно мнут прилегающую к телу ткань. Поникли, сгорбились плечи. Какой прок держаться за позу? Это не ночной кошмар, а пробуждение от всех снов и миражей. Полная свобода от возможности выбора, любой, даже самой безысходной альтернативы. Что ж, она готова, разве не заметно?
Неужели только мертвецам дано постичь истинный смысл слова «никогда»?
